Уцелевшая посмертная маска Пушкина (Сумщина)

Хочу я завтра умереть
 И в мир волшебный наслажденья
 На тихий берег вод забвенья,
 Веселой тенью полететь.

 ***
 Здесь Пушкин погребен, он с музой молодою,
 С любовью, леностью провел веселый век,
 Не делая добра, однако ж был душою,
 Ей-богу, добрый человек.

 ***
 Нет, весь я не умру – душа в заветной лире,
 Мой прах переживет и тленья убежит,
 И славен буду я доколь в подлунном мире,
 Жив будет хоть один пиит.

29 января (10 февраля) 1837 года умер Пушкин – великий поэт, историк, патриот просвещенный ум, благородное сердце, русский гений. Он прост и чист, как Кастальский ключ, он с нами с детства и до старости
 Нет человека, который бы не помнил хотя бы несколько строк Пушкина. Пушкин неисчерпаем.
 Расскажем здесь об одном эпизоде из его жизни. Пушкин был в курсе идейной и политической жизни России 1830-х годов. Он знал о спорах о «превосходстве» и отсталости России.
 В это время появляется знаменитый документ – первое «Философическое письмо, адресованное даме», принадлежащее перу Чаадаева П.Я., который провозгласил разрыв Европы и России. Он писал об убожестве русского прошлого и настоящего, о величии Европы.
 Чаадаев был боевым офицером, участвовал в войне 1812, другом Пушкина, собеседником декабристов.
 Он сурово судил Николаевскую Россию и обидно отзывался о ее будущем.
 Его критика была беспощадна, резка, суждения афористичны, печальны и безнадежны.
 «Письмо» было напечатано в журнале «Телескоп» в 1836 году. По словам Герцена, оно потрясло всю мыслящую Россию.
 Так как Чаадаев играл, без сомненья, первенствующую роль в общественной жизни России 1830-х годов, расправа с ним не замедлила.
 Чаадаев называл себя «христианским философом», был увлечен идеями католицизма.
 В первом «письме» (а их было 8), Чаадаев писал: «Мы никогда не шли рука об руку с прошлыми народами, мы не принадлежали ни к одному великому семейству, мы не принадлежали ни к Западу, ни к Востоку, у нас нет традиций.
 Стоя вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием, мы живем настоящим, без прошедшего и будущего, мы, так сказать, чужды самим себе. Исторический опыт для нас не существует. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, не внесли ни одной идеи, ничему не научили, все, что нам досталось от прогресса, мы исказили».
 Николаю I доложили о «Письме». По прочтению, резолюция гласила, что статья – смесь дерзости и бессмыслицы, достойной умалишенного.
 Чаадаев был объявлен сумасшедшим. Сотрудники «Телескопа» были отстранены от должности, журнал закрыт. Упоминать в печати о статье Чаадаева было запрещено.
 Среди первых, откликнувшихся на публикацию «Письма», был Пушкин.
 Чаадаев был другом Пушкина. И поэтому Пушкин не стал публиковать отзывов на «Письмо», чтобы не навредить другу. Письмо было написано, но не отослано и затерялось в рукописях.
 Но вот оно всплывает в 20 веке. В ответном письме Пушкина – его мысли и чувства патриота и порядочного человека, дворянина, живущего по кодексу чести.
 Владимир Одоевский поместил извещение о смерти А.С. Пушкина в «Литературных прибавлениях» 20 янв. 1837 года.
 «Пушкин скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща. Всякое русское сердце знает цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! Наш поэт! Наша радость, наша народная слава! 29 января, 2 часа 45 минут его не стало.
 Подобные слова были сказаны при вести о смерти Александра Невского в 1253 г.: «Солнце Отечества закатилось», а это фраза из Степенной книги 16 в. : «Уже заиде солнце земля Русыоя».
 В.А. Жуковский писал отцу поэта: «…вдруг, как будто проснувшись, он открыл глаза и сказал : «Кончена жизнь» и умер».

Кроме посмертной маски Жуковского сохранилось пять зарисовок с умершего Пушкина. Моя, если можно так сказать, любимая – карандашом Аполлона Мокрицкого, Пушкина, лежащего на столе.
Замолкли, звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять….
(М.Лермонтов).

Посмертная маска Пушкина – единственное документальное воспроизведение лица Пушкина. Это самая драгоценная реликвия.
Были сделаны 15 копий маски С.И.Гальбергом, которые распределял Жуковский. Сохранилось четыре.

Миниатюра.

Картина Е.Е.Моисеенко «Памяти поэта» 1883 . Очень эмоциональна. Никита Козлов, его дядька, несет тело поэта после дуэли. Старик бережно, как сына, держит почти безжизненного, бледного, как снег, поэта. Единство материи и духа, народа и интеллигенции. Картина восходит к лучшим традициям русской классики.

Сколько бы художники не обращались к Пушкину, они всегда найдут и раскроют в нем что-то новое, ибо Пушкин неисчерпаем.
 И я смеюся над могилой,
 Ушед навек от смертных уз.
 ……………………………..
 Так Риму, Дрездену, Парижу
 Известен впредь мой будет вид.
 (О.Кипренскому по случаю написания его портрета.)

Пушкин-Чаадаеву
 19 окт. 1836 Петербург, за год до роковой дуэли.
 Благодарю за брошюру, которую вы мне прислали. Я с удовольствием перечел ее, хотя очень удивился, что она переведена и напечатана. Я доволен переводом: в нем сохранена энергия и непринужденность подлинника. Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами. Нет сомнения, что Схизма отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех. Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т. п. Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно? У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческой мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева. Наше духовенство, до Феофана, было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма и, конечно, никогда не вызвало бы реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве. Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и все. Оно не принадлежит к хорошему обществу. Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы — разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие — печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, — как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы что-то значительное в теперешнем положении России, что-то такое, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератор — я раздражен, как человек с предрассудками — я оскорблен, — [я] но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал.
 Вышло предлинное письмо. Поспорив с вами, я должен вам сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко. Но боюсь, как бы ваши [религиозные] исторические воззрения вам не повредили… Наконец, мне досадно, что я не был подле вас, когда вы передали вашу рукопись журналистам. Я нигде не бываю и не могу вам сказать, производит ли статья впечатление. Надеюсь, что ее не будут раздувать. Читали ли вы 3-й № *Современника*? Статьи «Вольтер» и «Джон Теннер» — мои. *Козловский* стал бы моим провидением, если бы решительно захотел сделаться литератором. Прощайте, мой друг. Если увидите Орлова <?> и Раевского <?>, передайте им поклон. Что говорят они о вашем письме, они, столь посредственные христиане?

Пушкин-Чаадаеву (черновик)
 19 окт. 1836 Петербург, за год до роковой дуэли.
 Петр Великий укротил дворянство, опубликовав Табель о рангах, духовенство – отменив патриаршество (NB: Наполеон сказал Александру: Вы сами у себя поп; это совсем не так глупо). Но одно дело произвести революцию, другое дело это закрепить ее результаты.
 До Екатерины II продолжали у нас революцию Петра, вместо того чтобы ее упрочить. Екатерина II еще боялась аристократии; Александр сам был якобинцем. Вот уже 140 лет как (Табель о рангах) сметает дворянство; и нынешний император первый воздвиг плотину (очень слабую еще) против наводнения демократией, худшей, чем в Америке (читали ли вы Токвиля? я еще под горячим впечатлением от его книги и совсем напуган ею).
 Что касается духовенства, оно вне общества, оно еще носит бороду. Его нигде не видно, ни в наших гостиных, ни в литературе, оно не принадлежит к хорошему обществу. Оно не хочет быть народом. Наши государи сочли удобным оставить его там, где они его нашли. Точно у евнухов – у него одна только страсть к власти. Потому его боятся. И, я знаю, некто, несмотря на все свое упорство, согнулся перед ним в трудных обстоятельствах – что в свое время меня взбесило.
 Религия чужда нашим мыслям и нашим привычкам, к счастью, но не следовало этого говорить.
 Ваша брошюра произвела, кажется, большую сенсацию. Я не говорю о ней в обществе, в котором нахожусь.
 Что надо было сказать и что вы сказали, это то, что наше современное общество столь же презренно, сколь глупо; что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью, правом и истиной, ко всему, что не является необходимостью. Это циничное презрение к мысли и к достоинству человека. Надо было прибавить (не в качестве уступки, но как правду), что правительство все еще единственный европеец в России. И сколь бы грубо и цинично оно ни было, от него зависело бы стать сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания.

Инф.bulatovichclub.org