200 лет назад Киев был крайне неудобным городом для жизни

Если же тебе так нравится Киев с его Святынею, подумай, каково должно быть Царство Небесное! Митрополит Евгений Болховитинов, 1834 год

Современнику очень трудно представить, что чуть более полутора веков назад в Киеве не было не то что приличных дорог, но даже намека на них. Разумеется, речь не идет о Киево-Подоле и Киево-Печерске. Там, будто в своих маленьких государствах, имелись хорошие по тем временам пути. Но вот связь между этими районами была жуткой. Старый Киев даже в районе Софии или Михайловского монастыря не баловал мостовыми. Путники, устремляясь из одной части города в другую, порой делали невероятные усилия, чтобы хотя бы отважиться выйти из дома. Все это было. Перечитывая мемуарную литературу, всецело доверяясь авторам, которых уже больше столетия нет в живых, понимаешь, сколь трудным было их киевское бытие. И в то же время сколь радостным! Отсутствуют автомобили. Не загрязняют воздух фабрики и заводы. Патриархальный Киев весь утопает в зелени. Днепр — кристально чист, и так далее...

Замечательные воспоминания о старом Киеве оставил нам Андрей Николаевич Муравьев — писатель, церковный и государственный деятель, человек настолько интересный, что в обозримом будущем я подробно поведаю о нем на страницах "Православного Міра". А пока, пользуясь замечательными записками пытливого путника, давайте посетим Киев вместе с ним в 1834 году (кстати, это был далеко не первый приезд в Мать городов русских этого петербургского чиновника).

Итак, в своем произведении "Путешествие по святым местам Русским" Муравьев писал: "Черная туча преследовала меня по густому лесу, от селения Броваров до самого Киева: шире и шире расходились ее тяжелые крыла, доколе не охватили весь небосклон — в полночь она разразилась; глухие раскаты грома и дальние молнии сосредоточились, наконец, в одну страшную грозу, какой давно я не видал на севере. По несколько минут небо казалось отверстым, и стрелами сыпались из него молнии, дико озаряя окрестность. Я вспомнил последний день Помпеи и поверял природою дивную кисть вдохновенного художника: он разгадал бурю и одною из ее молний написал свою картину. Далеко впереди блеснула внезапно золотая глава колокольни Печерской, как некое светило этой чудной ночи; от времени до времени зажигался предо мною ее путеводительный фарос, увенчанный спасительным знамением креста!".

А далее идет весьма любопытный пассаж. Полтора столетия назад весь левый берег Днепра в районе Киева был густо усеян растительностью. "При выезде из чащи леса мгновенно озарилась вся обширная лавра со своими белыми церквами и оградой, раскинутыми по горам... Шумел широкий Днепр, тяжким колебанием отзываясь на знакомый голос бури. Сердитые волны с ревом набегали на длинный мост его, ходивший, как бесприютный путник, по влажной стихии; они грызли его утлое дерево, белою пеной обозначая непрочную стезю сию на темноте вод. Но идущему по ней, в промежутке молний, когда все погружалось опять из ослепительного света в столь же ослепительный мрак, и ни одной путеводной звезды не блистало на целом небе, — одна лишь более отрадная приветливо сияла от горы Киевской — это была мирная лампада, теплившаяся над самым Днепром, при входе дальних пещер Феодосиевых, и взор, утомленный блеском молний, искал отдохнуть при тихом мерцании сей лампады, которую молитвенно возожгли святые отшельники, в их безмятежной пристани, за много веков и на много столетий".

Деревянный мост, о котором идет речь, с завидным постоянством наводился ежегодно (начало этому положил еще царь Федор Алексеевич в конце XVII века) в районе Выдубичей, примерно там, где ныне мост Патона. Во время ледохода он, естественно, почти полностью разрушался. Хотя имел свайную основу, но все же был сооружением не слишком прочным и в обычное время, так как был подвержен действию сильных ветров, высокой волны и т. д. Во времена стихии, подобной той, что описал Муравьев, мост мог запросто разрушиться в нескольких местах. Только в 1848 году был заложен капитальный каменный Цепной мост, связавший в районе Киева оба берега Днепра пять лет спустя.

Лампада, упоминавшаяся выше, не угасала ни на минуту несколько сотен лет! Лишь после прихода большевиков ее, согласно безбожной политике новой власти, "упразднили" на несколько десятилетий, нарушив тем самым многовековую традицию. Сейчас традиция восстановлена.

"На правом берегу Днепра южная природа дохнула мне сквозь бурю роскошным запахом своих тополей и лип, разросшихся по оврагам в их дикой свободе (дело было в августе. — Авт.), а с горной вершины, как белые волны широкого потока, устремилось ко мне навстречу огромное стадо тучных питомцев Украйны; их конный вожатый с трудом прочищал дорогу длинным своим шестом, и живописна была, в глубоком ущелье и в бурную ночь, сия дикая картина. Я подвигался медленно, по скользким оврагам, и вот зашумел ливень, повсюду заструились воды и буря разыгралась во всей ее силе; едва можно было достигнуть в темноте до высокой площади Печерской".

Печерской площадью именовали в 30-е годы XIX столетия обширный пустырь, образовавшийся в результате Новой Печерской крепости. Тогда Печерск претерпел серьезные изменения своей планировки. Здесь возникла сеть новых улиц. А Печерская площадь располагалась на пространстве между нынешними Кловской, Панаса Мирного, Петра Могилы, Немировича-Данченко и Лескова улицами. Оттуда вели пути и в Лавру, и к Московской улице (центральной магистрали Печерска, да и всего административного Киева), в старый город и т. п.

Муравьев устроил себе "малый приют в остатках сгоревшего дворца императрицы Елизаветы", который был обращен в "Заведение искусственных минеральных вод". Была такая странная страница в истории царского дворца. В 1812 и 1819 годах сгорели последовательно один из флигелей и верхний деревянный этаж комплекса. Дворец был восстановлен и полностью перестроен в камне лишь в 1870 году. До этого, с 1834 года, здание арендовало "Общество минеральных вод". В самом здании были лечебные ванны и курзал, а остановиться можно было в небольших деревянных флигелях — без особых удобств, но и не под открытым небом, чем и воспользовался наш путешественник.

Андрей Муравьев как человек духовный и набожный вел аскетический образ жизни, а посему особенных каких-то удобств не требовал. Более того, считал, что все богоугодное в мире гармонично само по себе. Так, придя однажды к Андреевской церкви и взойдя на паперть, чтобы полюбоваться оттуда видом на Подол, старый Киев и Заднепровье, он увидел, как "несколько овец и ягнят, пробравшись сквозь разломанные перила с прилежащего вала, спокойно щипали траву, проросшую из-под камней помоста. Церковные служители хотели согнать их, но я просил оставить. Пусть эти мирные животные пасутся на своем горнем пастбище; они даже приличны тому месту, где Первозванный Апостол проповедал Агнца Божия, внемлющего грех мира". Андрей Николаевич очень любил и церковь своего патрона, и усадьбу Десятинной церкви, и вообще Киев. Выйдя в отставку, он перебрался в наш город и поселился здесь навсегда. Здесь же, в стилобате Андреевской церкви, он и обрел вечный покой.

"Я стоял и смотрел, и безмолвствовал. Вокруг меня носились призраки минувшего, и старый Киев восставал предо мною в полном смысле сего громкого имени; в понятиях моих смешалось различие дней и веков, и давнее было мне ближе недавнего... В самом деле, трудно вообразить себе картину более очаровательную той, какая открывается во все стороны и особенно к востоку с паперти Андреевской церкви. Зеленый, обрывистый скат горы усеян белыми хижинами и огородами, между коих пасутся на свободе легкие козы. У подошвы горы — красивый город Подол, наполненный обителями и церквами, широким мысом вдается в мимо текущий Днепр. С высоты паперти можно видеть, как на развернутом плане, направление всех его улиц, и даже следовать за идущими по их изгибам. Вправо, по ту сторону величественной реки, необъятные лесные дебри теряются за дальним небосклоном; влево, по сию сторону вод, цветущая долина тянется вдоль берега, у подножия лесистых холмов, расположенных амфитеатром и разрезанных глубокими оврагами. Подгородные слободы Киева и веселые дачи с колоннадами Итальянских тополей, оживляют сию роскошную долину, по которой струится малая речка".

Современный вид с паперти Андреевской церкви, конечно же, не тот. Многоэтажные дома совершенно изменили местность, заслонили собой ландшафты. Не хватает многих храмов, разрушенных большевиками, нет и "малой речки" Почайны. Собственно, ее не было уже и в то далекое от нас время, а то, что видел путник, являлось лишь верховьем ее. Остальную часть легендарной реки, где крестили Русь, поглотил Днепр, часто менявший свое русло.

Пора продолжить путешествие по Киеву и его окрестностям в 30-е годы позапрошлого века, тем более что у нас есть еще немало укромных, а в былое время — даже потаенных уголков. "В знойный полдень сидел я под навесом любимой моей беседки, в очаровательном саду минеральных вод (нынешний Мариинский парк. — Авт.). Я наслаждался зрением холодного волнующегося Днепра и дольнего города на берегу, осененного, как горним щитом, святынею Старого Киева. Мимо меня, почти непрерывно, тянулась вереница людей, не праздно гулявших в прохладе сада, но озабоченных заботою дня. Одни, появившиеся со стороны дворца, проходили бодро, еще со свежими силами; но шедшие к ним навстречу казались истомленными трудным восходом, и отирали с лица своего обильный пот. "Откуда?" — спросил я одного из них, присевшего отдохнуть подле меня; "с Крещатика", — отвечал он. "Но разве здесь дорога?" — "На самом конце сада, — возразил мой собеседник, — есть малая тропинка по обрыву горы, которая прямо сводит к Крещатику, а оттоле на Подол". Близость Крещатика к тому отрадному приюту, где ежедневно проводил я многие часы, возбудила во мне тайный укор, что доселе еще не посетил места, столь священного для каждого сына Церкви, и, несмотря на томительный зной, решился я немедленно спуститься, указанною мне стезею до самого Крещатика".

Разумеется, читатель понял, что речь идет не об улице, которая тогда активно застраивалась, а о другом Крещатике. На самом краю Царского сада имелась узкая тропинка, вначале довольно отлогая, а потом до такой степени обрывистая, что часто нужно было подыскивать хоть малую пядь, чтобы поставить ногу. Глубокие рытвины, вымываемые дождями и проторенные талыми водами, создавали серьезные помехи. "Но с каждой ступени сей исполинской лестницы, иссеченной стопами стольких тысяч в вековых горах Киева, какая очаровательная картина города, реки и нависших гор, и привольной долины, от них бегущей до самого Вышгорода", — восхищенно писал Андрей Муравьев. Сегодня путь от Мариинского парка к памятнику Крещения Руси можно проделать без проблем. Имеется очень хороший путь по улице Грушевского, через Европейскую площадь и по широкой каменной лестнице. Но все это было устроено и благоустроено много позже описываемого времени. "И вот устремляющему взор сей к низу внезапно мелькнет из-под утеса, на который ступила нога его, позлащенный крест; еще шаг — и встала целая колонна, а там открылось и широкое ее основание, четыре арки, ограждающие водоем: это Крещатик, это Почайна! Я устремился к священному кладезю, я утолил его прохладной струей и жажду благочестия, и собственную жажду, возбужденную палящим солнцем". Увы, "кладезя" этого, как и часовни в основании памятника, давным-давно нет. Вместо этого — испещренные пошлыми надписями, потерявшие всякий благолепный вид стены. Оказывается, пустым бывает "свято место". А ведь часовни существовали здесь столетиями, да и самому памятнику уже двести лет! "Под сенью Крещатика долго стоял я, опираясь на край священного водоема; взор мой безотчетно блуждал по юдоли, ухо прислушивалось к ее звукам. Ниже к реке — несколько белых хижин мелькало из-за развесистых ракит, и в них слышался как будто говор, а вдали на Днепре протяжная песнь. На скате противолежащей горы, где был некогда Боричев взвоз, отдыхал народ, трудившийся над новою дорогою с Подола, а мимо проходили путники. С верховья долины малороссийский отрок, ловко управляя конем, гнал еще несколько других к водопою, а две киевлянки с кувшином в руках в своих живописных одеждах пришли зачерпнуть воды из священного источника". Тогда же Муравьев вспоминал, как однажды "долина Крещатика послужила мне пристанью спасенья, когда разлившийся Днепр бил меня сердитою волной, в утлом челноке меня, юного и неопытного путника, доверившегося его бурной пучине, со всею беспечностью своего возраста. Уже я отчаивался одолеть сие весеннее море разлившихся вод, когда одна благодетельная волна двинула, наконец, челн мой к крутому берегу, и я ступил на землю, несколько ниже Крещатика, там, где его долина впадает в Днепр".

Описывая современный ему Киев, Андрей Муравьев то и дело сообщает о его удивительной по красоте природе, о его патриархальности и в то же время величии. Конечно, трудности передвижения по Матери городов русских были памятны многим его современникам. Мы же нынче жалуемся на непроходимость многочисленных автомобильных дорог. Прошло каких-нибудь лет пятьдесят (срок в истории Киева просто мизерный), и город начал становиться комфортным для проживания. В холмах прорезались улицы, было организовано движение общественного транспорта, а через Днепр перебросили Цепной и Железнодорожный мосты. Появилось и каменное гражданское строительство. Выросли корпуса Присутственных мест, университета, Института благородных девиц. Постепенно сносились те самые "белесые хатки", взамен вырастали многоэтажные дома. Появились в Киеве и благоустроенные парки, и капитальные беседки, и изящные фонтаны. Киев постепенно превращался в маленький Париж, но в то же время он утрачивал ту самую патриархальную прелесть, которой так не хватало тем, кто пришел после Андрея Муравьева. Возможно, не хватает ее и нам, тем более теперь, когда многометровые башни из стекла и бетона прочно вгрызаются в киевские холмы, доминируя над островками старины. Но это уже другая история.