Дагестан: От Магомедова к Алиеву

Республике Дагестан как субъекту этнополитического анализа не повезло. Процессы, происходящие в ней, практически всегда оставались в тени соседней Чечни. И даже в 2005 - начале 2006 года, когда по темпам роста террористической активности крупнейшая северокавказская республика обошла Чечню, Дагестан оставался вне фокуса исследовательского и политического внимания.

Если события августа – сентября 1999 года были интерпретированы российской высшей властью как контртеррористическая операция, то происходящее в Дагестане сегодня не получило официальной оценки. Между тем очевидно, что реализация 'вертикального сценария' российской региональной политики по-дагестански в не меньшей степени, нежели аналогичный процесс в Чечне, сможет изменить этнополитический расклад на всем Северном Кавказе.

20 февраля 2006 года в Дагестане появился первый президент. Им стал экс-спикер Парламента (Народного собрания) республики Муху Алиев. Последний субъект Российской Федерации, в котором отсутствовал институт его единоличного главы, превратился в президентскую республику. Свой пост покинул глава Госсовета Дагестана семидесятипятилетний Магомедали Магомедов.

Однако отставка Магомедова - это не только прекращение его политической и управленческой деятельности (на высших должностях в Дагестане он находится с 1987 г., когда Магомедов встал во главе Верховного Совета). Уход с политического Олимпа «дедушки» (прозвище экс-главы Госсовета) - это прекращение функционирования созданной им системы. В республике ее называют «дагестанской моделью», а в политологических учебниках – системой консоциальной демократии.

Консоциальная демократия по-дагестански - это коллегиальная форма управления, базирующая на принципе этнического квотирования. Она была рождена после десоветизации 1993 г. и принятия первой Конституции Дагестана (1994 г.). Вершиной пирамиды республиканской власти до 20 февраля 2006 года был Госсовет республики, состоявший из представителей 14 этнических групп Дагестана (аварцы, агулы, даргинцы, кумыки, лакцы, лезгины, ногайцы, рутульцы, табасараны, таты, цахуры, чеченцы-аккинцы, русские и азербайджанцы).

Их выбирали члены Конституционного собрания республики (242 человек, из которых 121 - депутаты Народного собрания). Все члены Госсовета ушли в отставку вместе с Магомедовым в феврале 2006 года. Этот факт остался в тени отставки дагестанского «политического тяжеловеса». Между тем устранение из политической жизни Дагестана привычной для населения коллегиальной системы власти и управления и замена ее персонифицированной в форме президентского института, ставит не только перед республикой, но и перед всей Россией непростые вопросы.

Насколько новый руководитель Дагестана Муху Алиев окажется готовым продолжить курс Магомедова на сохранение баланса между ведущими этногруппами республики? Удастся ли президенту (этническому аварцу) удержаться от приватизации власти его соплеменниками? И самое главное - сможет ли глава Дагестана сохранить пророссийский характер республиканской властной элиты?

Почти иррациональная пророссийская ориентация Дагестана в постсоветский период – до сих пор неразгаданная проблема в отечественной политологии. Начиная с 1991 года, Дагестан фактически самостоятельно разрешил немало проблем, которые, по сути своей, должны были быть урегулированы федеральным центром и скорее относились к сфере межгосударственных отношений.

Дагестан в начале 1990-х гг. фактически самостоятельно «разруливал» с Грузией проблему кварельских аварцев, вынужденных после этнонационалистической революции в экс-братской республике Закавказья мигрировать на территорию Дагестана. Дагестан же добивался (и продолжает добиваться) статус-кво во взаимоотношениях с Азербайджаном. Дагестан и Азербайджан объединены общей проблемой – разделенным лезгинским этносом и лезгинским ирредентизом. Во многом на свой страх и риск дагестанская элита смогла локализовать т.н.

«Малую Ичкерию» (конфликт между чеченцами–аккинцами и аварцами из-за восстановления Ауховского района), а также локализацией конфликтов между аварцами и ногайцами, кумыками с одной стороны и аварцами, лакцами с другой. Дагестан одним из первых российских субъектов начал законодательно ограничивать деятельность религиозных радикалов. Дагестанская элита проявила политическую сдержанность при переходе «чеченского кризиса» в вооруженную фазу в декабре 1994 г. в отличие от президента Ингушетии Руслана Аушева.

В то время как федеральный центр был занят либо устранением двоевластия, либо разрешением социально-экономических проблем, либо информационными войнами, либо внутриэлитными разборками, Дагестан сам выживал в море этнополитической неразберихи и пытался противостоять внутреннему «параду суверенитетов». В результате вместо выбора в пользу сепаратисткой или исламистской революционности республика смогла остаться в фарватере российской политики и российской государственности.

В постсоветском Дагестане было все – и экстремизм (этнический и религиозный), и нарушения прав человека, но при всей остроте этнополитической ситуации в республике удалось избежать открытых конфликтов наподобие осетино-ингушского или вооруженного противоборства федерального центра и мятежной окраины. Российской Федерации, оставившей Дагестан фактически вне поля своего внимания, такая лояльность досталась, по сути, даром.

Но, как известно, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Пророссийская ориентация Дагестана имела свои серьезные издержки. Характерными особенностями «системы Магомедова» стали:

- клановость и криминализация политического процесса. Выборы в Народное собрание в ряде районов проходили, к примеру, в очень напряженной обстановке и сопровождались борьбой (в том числе и вооруженной) различных этнонациональных кланов;

- консерватизм, слабая обновляемость (со времен КПСС состав дагестанской элиты практически не изменился);

- приверженность сильной власти, строгая иерархичность, отсутствие демократических начал, решающая роль старших по возрасту и званию, слабая роль женщин и молодежи; - незначительная роль партий и гражданского общества, отсутствие политической конкуренции; - закрытость власти. По справедливому замечанию Рамазана Абдулатипова, «народ и власть в республике встречаются только на похоронах».

Однако подобные «издержки» стали ценой сохранения лояльности лидеров Дагестана российской власти. Дагестанская элита, не приученная к нормам демократии по евро-американскому образцу, сформулировала собственную систему сдержек и противовесов, используя принципы консоциальной демократии (этнического представительства в органах власти и управления) на свой местный лад.

Проще говоря, власть в республике была разделена между этническими кланами. Пирамиду же республиканской власти венчал Госсовет. С момента институционализации подобной модели (республиканская Конституция 1994 года) в нее были внесены неформальные «поправки». Бессменным председателем этого коллегиального органа до 15 февраля 2006 года оставался Магомедали Магомедов. Этнический даргинец, он умел успешно сыграть в роли медиатора между лидерами различным этнических группировок, формально соблюдая коллегиальность власти в республике и причастность к ней других дагестанских этносов.

По словам Брюса Уэра и Энвера Кисриева, «Магомедов оказался неплохим администратором, сумевшим в весьма сложных обстоятельствах сохранить стабильность и добиться усиления экономической помощи из Москвы». Подобная модель в республике неизменно получала поддержку большинства населения на всенародных референдумах 1990-х годов.

Процедура всенародного избрания главы республики не принималась избирателями Дагестана как легитимная. Боязнь утраты своей этнической ниши в бизнесе и управлении оказывалась сильнее идеи приверженности принципу всенародного избрания общереспубликанского лидера. При этом голосование по этническому принципу четко фиксировалось.

Республиканский референдум 28 июля 1992 г. дал следующие результаты: 10,6 % - за дагестанское президентство, а 87,9 % - против введения поста всенародно избираемого президента Дагестана. Республиканский референдум 12 декабря 1993 г. (голосование объединено с выборами в Государственную думу Федерального собрания РФ первого созыва и общероссийским референдумом по Основному закону РФ): 30,8% - за, 68,1% - против дагестанского президентства, а референдум 7 марта 1999 г. (голосование объединено с выборами в Народное собрание Дагестана): 21,6% - за, 74,8% - против.

В ходе трех дагестанских плебисцитов обозначился раскол населения республики по этническому принципу: сторонники института президентства составили большинство среди аварцев, лакцев, противники поста президента республики - лезгины (более 90%), даргинцы.

Таким образом, стремление к сохранению хрупкого политического и управленческого баланса на основе этнического представительства стало дагестанским управленческим know how, весьма далеким от лучших образцов демократии, но самой демократичной системой из всех возможных. В республике укоренилось представление о коллегиальной форме правления (даже урезанной) как о барьере для монополизации власти и собственности одной этнической общностью.

Отказ от этнической коллегиальности воспринимается (плохо это или хорошо – другой вопрос) этническими элитами и населением Дагестана как путь к переделу собственности, власти, административных рент, а значит, к хаосу и беспределу, по сравнению с которым нынешние беспорядки – мелкое хулиганство. Консоциальная демократия по-дагестански смогла в течение последних десяти лет утвердить надэтнические и интерэтнические принципы в региональной политике, что в кавказском контексте можно рассматривать как путь к формированию политической нации. Дагестанская интерэтничность позволила если не преодолеть, то минимизировать этнический апартеид.

Однако описанные выше достижения дагестанской модели власти не были приняты в расчет при выработке сценария по реформированию политико-правовой системы этой республики. В 2003 году Кремль решил таки обратить пристальное внимание на регион, доселе таким вниманием обделенный. Несмотря на результаты трех республиканских референдумов, в Дагестане была намечена конституционная реформа, предполагавшая в качестве главной политико-правовой инновации введение поста всенародно избираемого президента. Первые выборы должны были состояться в 2006 году.

Ради чего Кремль инициировал подобную инициативу? Ради благородной цели правовой унификации. Объяснение подобного рода выглядит, по крайней мере, странно. В соседней Чечне Кремль целенаправленно насаждал и насаждает правовой партикуляризм. В 2004 году после бесланских событий верховная российская власть и вовсе отказалась от прямых выборов глав регионов.

Однако, вопрос – что делать с Дагестаном и его особенностями, остался без ответа. Дагестан как ни один другой регион показал, что российская федеральная власть действует без какого-либо продуманного сценария действий. В 2003 году организация прямых выборов в республике становится главной целью Кремля, а через год идея самих прямых выборов оказывается порочной.

Действительно, Госсовет к 2006 году лишь сохранял видимость коллегиального управления республикой, являясь, по сути, официальным прикрытием власти его председателя. Но именно эта видимость во многом позволила избежать в Дагестане 1990-х гг. полномасштабных этнических конфликтов и дробления этой республики по этнонациональным «квартирам». Сомнительно, что на сегодняшнем этапе назначение единоличного руководителя республики из центра принесет политическую стабильность в Дагестан. Исчезнет видимость коллегиальности и не станет ли это причиной разрушения хрупкого этнического паритета?

С нашей точки зрения, сам факт назначения единого руководителя Дагестана может стать предпосылкой нового раскола республики по этническому принципу, равно как и актуализации этнонациональных движений. Такие расколы продемонстрировали три плебисцита 1990-х годов. Почему же не предполагать, что это явление повторится на новом витке, когда политическая ставка будет намного выше?

Некоторый оптимизм внушает тот факт, что Муху Алиев, будучи спикером Народного собрания республики, сам был активным создателем и участником «системы Магомедова». А значит, в его интересах продолжить основной вектор политики «дедушки», то есть курс на медиацию как главный способ решения политических споров. Тот факт, что новым главой дагестанского парламента стал сын Магомедали Магомедсалем Магомедов, говорит в пользу данного тезиса.

Однако политические реверансы в адрес уходящего «тяжеловеса» говорят всего лишь о внешней стороне дела. У нового главы Дагестана и первого президента республики впереди много острейших проблем. Среди них и противодействие терроризму, и борьба с радикальным исламом и с этнизацией республики, и преодоление плачевного социально-экономического положения. Было бы крайне важно, если бы эти задачи решались с учетом позитивного политического опыта Дагестана 1990-х начала-2000-х гг. и без масштабного передела власти и собственности в самой крупной северокавказской республике.

Сергей Маркедонов, "Политком.RU"