Киевская улица Покровская, ее обитатели и Булгаков

Знаменитый Андреевский спуск, соединяющий Верхний город с Подолом, cнизу пересекает, может быть, самая маленькая улица Киева — Покровская. На всем ее протяжении по обе стороны с десяток казенных домов и два храма. Если на Андреевском многолюдно и шумно, на Покровской тихо и пустынно. Прохожий здесь обычно не задерживается. Его взгляд скользит мимо небольшого храма с колокольней, почему-то скрывающего ныне и свое название (Николы Доброго), и свою принадлежность Греко-Католической Церкви. За храмом — длинное здание школы, напротив которой, через дорогу, весьма добротного вида Покровская церковь, ныне принадлежащая Киевскому патриархату, — и не обремененный ни конфессиональными, ни культурными ассоциациями, ни желанием что-либо узнать прохожий исчезает с Покровской. Зачем же, однако, мы забрели на эту улицу? А затем, чтобы рассказать, о чем должны бы говорить, но пока молчат (как и дома на Покровской) наши учебники по новейшей отечественной истории. И начнем мы с дома номер 6.

Покровская, дом 6 и его обитатель
На месте крыла школы, ныне примыкающего к колокольне, до 1936 года стоял каменный храм Николы Доброго, разрушенный большевиками. Еще прежде, в конце XVI — начале XVII вв. на этом месте гетманом Матфеем Кушкой в благодарность Святителю Николаю за избавление из турецкого плена была возведена деревянная церковь и при ней «шпиталь» — богоугодное заведение, просуществовавшее более двухсот лет и сгоревшее вместе с храмом в страшном пожаре, охватившем киевский Подол в 1811 году. На протяжении трех веков Добро-Никольский храм пережил несколько пожаров, не раз приходил в ветхость, в XVIII столетии по решению гражданских властей едва не был «разобран на кирпич» для строящегося неподалеку контрактового дома, но всякий раз прихожане на собственные средства восстанавливали свой храм. Так, в 1878 году, когда здание храма находилось, казалось бы, в безнадежном состоянии и церковное начальство намеревалось перевести Добро-Никольский приход в построенную по соседству Покровскую церковь, прихожане в самое короткое время собрали 5000 рублей и получили благословение киевского митрополита на закладку нового храма. В начале XIX века церковь Николы Доброго была отстроена заново и в 1903 году довольно пышно отметила свое столетие. Церковную усадьбу, включавшую в себя два храма — большой (свт. Николы Доброго) и малый с колокольней (великомученицы Варвары), со стороны Покровской улицы ограждал ряд высоких кленов, за которыми скрывался сад. В 1909 году в этом саду для семьи нового настоятеля был построен одноэтажный домик, значившийся на Покровской под номером 6.

Этим новым настоятелем был протоиерей Александр Глаголев (1872–1937), к тому времени известный ученый-гебраист, магистр богословия, профессор кафедры Ветхого Завета Киевской духовной академии. Александр Александрович принадлежал к той удивительно деятельной, многогранной и щедро одаренной породе русских людей, чьими трудами в России начала ХХ века осуществлялось дело духовного возрождения. Он родился в 1872 году в селе Покровском Тульской губернии в семье священника, в 1894 году поступил в Киевскую духовную академию, по окончании которой получил степень кандидата богословия, а в 1900 году защитил в КДА магистерскую диссертацию. К двадцати восьми годам он — авторитетный библеист, автор историко-археологических и библейско-богословских очерков и исследований, комментатор книг Ветхого и Нового Заветов. Мировую славу ему как ученому принесла монография «Ветхозаветное библейское учение об ангелах», не утратившая своей научной ценности и по сей день, а общероссийскую известность — участие в качестве эксперта-богослова на судебном процессе по делу Бейлиса. Его экспертное заключение полностью разрушило обвинение в ритуальных убийствах, выдвинутое прокуратурой (и поддержанное некоторыми видными экспертами) против киевского мещанина Бейлиса, а в его лице и против всего еврейского народа.

Александр Глаголев был старшим современником Николая Бердяева, Льва Шестова, Сергея Булгакова, Павла Флоренского, с которым встречался в Киеве в 1931 году. С его именем тесно связана деятельность «Киевской богословской школы», Религиозно-просветительского общества и различных общин, объединявших столь разных людей, как профессоры КДА В.И. Экземплярский и П.П. Кудрявцев, профессор университета В.В. Зеньковский — будущий основатель Российского студенческого христианского движения (РСХД), весьма почитаемый св. Иоанном Кронштадским прот. Михаил Едлинский, афонский монах, «миссионер чайных и ночлежек» архимандрит Спиридон (Кисляков), совсем молодой Анатолий Жураковский — горячий проповедник и основатель знаменитой общины, ставшей в 30-е годы ядром «Катакомбной церкви» в Киеве, и духовный глава церковного подполья архиепископ Антоний (Абашидзе) — бывший ректор Тифлисской семинарии, из которой в свое время был исключен Сталин… Но главным делом отца Александра Глаголева, конечно, было священство. Оставаясь ученым, профессором и ректором КДА вплоть до ее закрытия большевиками в 1924 году, он в течение тридцати пяти лет возглавлял приход церкви Николы Доброго и до последних дней, вплоть до ареста и гибели в Лукьяновской тюрьме в 1937 году, отважно и смиренно исполнял свой пастырский долг. Православная церковь чтит его как новомученика. Эту священническую традицию в 1941 году продолжил и старший сын отца Александра, Алексей Глаголев (1901–1972), который служил в Покровской церкви и в малом храме Добро-Никольской церкви на той же Покровской улице. Во время немецкой оккупации Киева отец Алексей Глаголев спас от смерти в Бабьем яру несколько еврейских семей, укрыв их в доме отца, на Покровской, 6, и других церковных зданиях, за что в 2000 году институтом Яд Вашем был посмертно удостоен звания «Праведник мира». Все это, конечно, лишь штрихи к многогранной, яркой и в подлинном смысле слова великой личности Александра Глаголева, находившейся, однако, долгое время в тени другого, замечательного, но совершенно иного масштаба человека.

 

«Робкий священник»
Любителям словесности Александр Глаголев известен, прежде всего, как «отец Александр» из романа Михаила Булгакова «Белая гвардия». Михаилу Афанасьевичу удалось запечатлеть живые черты этого замечательного священника, которого он знал и, несомненно, любил. Семьи Булгаковых и Глаголевых связывали узы долголетней дружбы. Профессор КДА Афанасий Иванович Булгаков, отец писателя, был прихожанин храма Николы Доброго и старший коллега Александра Глаголева, после его смерти в 1907 году отец Александр помогал весьма бедствовавшей многодетной семье Булгаковых. Общеизвестный факт — отец Александр венчал будущего писателя в храме Николы Доброго. Любимый Булгаковым Андреевский спуск неслучайно в романе назван «Николаевским», а отец Александр — единственный персонаж в «Белой гвардии», выведенный под собственным именем. Из романа мы узнаем и о «глаголевской топографии» — о «домишке» неподалеку от Андреевского спуска, окруженном садом, в окна которого пахло сиренью. Это и есть дом Глаголевых, с которого мы начали прогулку по Покровской улице. Именно сюда, на Покровскую, 6, в тесный, заваленный книгами кабинетик, где допоздна трудился священник, всегда конфузившийся, «если приходилось беседовать с людьми», Булгаков привел Алексея Турбина с вопросом: «Как жить будем?». «Отец Александр» сочувствовал, но, раскрыв книгу Апокалипсиса, произносил пророческие слова об ангеле, изливающем чашу гнева, говорил о грядущих нешуточных испытаниях и о том, что отчаиваться не надо. «Да, большой грех отчаяние…», — повторял священник, конфузясь, но при этом очень уверенным голосом. Уверенность и доверие — подлинно глаголевские черты, проявлявшиеся в самых тесных, сокрушительных обстоятельствах.

То, что именно к отцу Александру в самое трудное время — после смерти матери — Булгаков привел своего героя, отнюдь неслучайно. Известно, что Александр Глаголев принимал самое деятельное участие в судьбе многих людей. В частности, он приютил в своем доме сбежавшую из деревни восемнадцатилетнюю девушку Дуню (Евдокию Яковлевну Каштан), не желавшую по воле родителей выходить замуж за нелюбимого человека. Дуня была няней сначала детей Александра Александровича и Зинаиды Петровны Глаголевых, а затем и их внуков — Магдалины и Николая, детей Алексея и Татьяны Павловны Глаголевых. Магдалина Алексеевна Глаголева-Пальян, жившая на Покровской, 6 до 1930 года, когда Глаголевых выселили из священнического дома, рассказывала, что домой к настоятелю Добро-Никольской церкви приходили в любое время дня и ночи. Отец Александр всегда откликался незамедлительно, оказывая всем всяческую — духовную, моральную и материальную — поддержку. Пока у него были деньги — профессорские и авторские гонорары — он не только щедро раздавал их нуждающимся в Киеве, но посылал и в другие города (этим «заведовал» младший сын Сергей, более прагматичный, чем Алексей). А в 20-е годы, когда город наводнили толпы беженцев, выселенцев из «бывших» (вспомним булгаковского Лариосика), в маленьком доме на Покровской, 6 находили пристанище целые семьи. «Бывало до того тесно, что нянечка Дуня ночевала в кухне на плите, подложив снизу тюфяк», — вспоминает Магдалина Алексеевна. Безусловно, об этих свойствах отца Александра не мог не знать будущий автор «Белой гвардии», сам живший неподалеку от Покровской улицы, на Андреевском спуске, 13. Куда же еще он мог привести своего героя, когда рушился весь мир?

 

Ложь длиною в шестьдесят лет
Думается, с вопросом «Как жить будем?» в священнический дом на Покровскую, 6 приходил и сам Михаил Булгаков. Но в романе вопрос этот обрел другой контекст: к тому времени каждый обитатель «одной шестой» был уже прописан в стране, приносившей неисчислимые жертвы Молоху ленинско-сталинской идеологии. После декрета СНК от 23 января 1918 года о свободе совести, церковных и религиозных организациях стало ясно, что духовенству в новом порядке места нет. Неслучайно «отец Александр», появившись в начале «Белой гвардии», затем исчезает со страниц романа, хотя никаких видимых причин для этого мы как будто бы не находим. В этом исчезновении можно усмотреть и намек писателя на судьбу реального отца Александра, арестованного в ночь с 19 на 20 октября 1937 года и навсегда исчезнувшего в стенах Лукьяновской тюрьмы.

Это был второй арест Александра Глаголева — первый произошел в 1931 году. Тогда его через полгода освободили. Расчувствовавшийся следователь даже признался: «Вы, Александр Александрович, мне задали больше вопросов, чем я Вам». Но в 1937 году из Лукьяновки почти никого из арестованных уже не выпускали. За два дня до ареста отца Александра, 17 октября, был арестован (и через месяц расстрелян) его близкий друг, отец Михаил Едлинский. По Киеву ходили жуткие слухи о том, что ночью из тюрьмы на Лукьяновское кладбище на грузовике вывозят трупы и сбрасывают в «братскую могилу». Официально, однако, о судьбе арестованных даже родным ничего не сообщали. М.А. Глаголева-Пальян вспоминает, что в 1937-м в Лукьяновке свиданий с заключенными не давали. Родственники с ночи вынуждены были выстаивать длинные очереди к следователю, прокурору, но те либо хранили молчание о том, что происходит в тюрьме, либо лгали. Единственным «индикатором жизни» были передачи. Если деньги или вещи принимали — это означало, что заключенный, по крайней мере, еще жив. Нам ничего не известно о последних тридцати шести днях жизни Александра Глаголева. Мы не знаем, как он погиб и где покоится его прах. Старший сын отца Александра Алексей «дежурил», прячась за деревьями, на Лукьяновском кладбище и действительно видел, как на одной из аллей выбрасывали тела из грузовика в яму. Он не опознал тела отца, но запомнил место: там теперь установлен памятник Александру Глаголеву.

Даже дату его смерти долгое время скрывали. Как-то следователь сообщил Татьяне Павловне, жене Алексея, что Глаголева готовят к этапу — стали собирать теплые вещи. Их приняли! Передачи и деньги «для Глаголева» принимали вплоть до лета 1941 года и родные надеялись, что отец Александр жив. Лишь в 1944 году Татьяну Павловну, специально ездившую в Москву добиваться правды, официально уведомили о том, что А.А. Глаголев умер 25.11.37 года. Но только в 1997-м, через шестьдесят лет после смерти отца Александра, его внучке, Магдалине Алексеевне официально разрешили ознакомиться с делом № 71156 ФП на священника Глаголева, обвиненного по статьям 54-10 и 54-11 УК УССР в «активном участии в антисоветской фашистской организации церковников». «Дело» оказалось странным. В нем не было ни имен обвинителей, ни показаний, в силу которых был арестован священник, ни свидетельств об очных ставках с членами «организации» и обвинителями, а главное — ни одного протокола допросов. Зато значилось, что в тюрьме А.А. Глаголев встретил «гуманное отношение», что его «заботливо» поместили в тюремную больницу, где он через тридцать шесть дней после ареста скончался от почечной и сердечной недостаточности — болезни, которой у него никогда не было. Система сначала физически уничтожила священника, а затем, изъяв из следственного дела все, что могло пролить свет на его мученичество, попыталась уничтожить саму память и правду о нем.

 

Трудный путь правды
Это стало уже общим местом — «выводить» Александра Глаголева из «Белой гвардии». Но и милый, уютный булгаковский образ, верный во многих деталях, по понятным причинам, не напоминает отца Александра в главном. Да, он был тихий, кроткий. Однако из воспоминаний его сына, отца Алексея Глаголева, написанных сразу же после Отечественной войны по просьбе церковного руководства для отчета тогдашнему первому секретарю ЦК КПУ Хрущеву, мы узнаем, что «в 1905 году во время еврейского погрома отец Александр, несмотря на свой мягкий и даже робкий с виду характер, не побоялся выйти во главе крестного хода навстречу разъяренной толпе, убеждая ее прекратить свое злое, нехристианское дело; а в 1913 году, когда его назначили экспертом по делу Бейлиса, выступил в защиту евреев от возводимой на них клеветы — обвинения в ритуальных убийствах». К образу «уютного батюшки» следует добавить и тот факт, что в 1930 году Александра Александровича и Зинаиду Петровну (только что перенесшую тяжелое воспаление легких) выселили из дома на Покровской, 6, и знаменитый ученый, ректор КДА вместе с матушкой жил «на сундуке» — так называли лестничную площадку под колокольней (ныне сохранившейся и значащейся под номером 6). Из мебели были лишь кровать для матушки, стол и сундук, на котором отец Александр отдыхал между службами и писал богословские и пастырские труды. О его физической и духовной стойкости говорит и то, что в это время он брал еще и уроки итальянского языка. Об этом мы знаем со слов Магдалины Алексеевны Глаголевой-Пальян. А по рассказам вернувшегося в 1946 году из ссылки священника Кондрата Кравченко, сидевшего в 1937 году вместе с Александром Глаголевым в Лукьяновской тюрьме, мы можем представить, как вел себя «робкий батюшка» на допросах. Некоторые следователи применяли к допрашиваемым особый метод: вызывали ночью и заставляли часами стоять в неудобном положении с запрокинутой головой. Кравченко, сосланный за Полярный круг в парусиновых тапочках, в дороге лишившийся пальцев на обеих ногах, переживший лагеря и ссылку, с ужасом вспоминал два подобных допроса. Отца Александра, по его словам, так допрашивали восемнадцать раз..

Но трудность узнавания правды связана не только с чудовищной мистификацией официальных документов и малодоступностью подлинных источников. Ложью пропитан наш язык: многие слова, которые могли бы что-то объяснить, искажены, опошлены, утратили связь с истинным смыслом. Так случилось, например, со словами «кротость» и «смирение». Для современного человека они стали синонимами безволия и унизительной покорности обстоятельствам, тогда как, на самом деле, они говорят о свободе — свободе от ограниченного, самодовольного обывательского «я».

Вот что писал двадцативосьмилетний Александр Глаголев в 1901 году задолго до катастроф ХХ века, когда все вокруг говорило о «торжестве цивилизации»: «Нужны нам более всего силы благодатные к следованию путем добродетели и святости — путем тесноты, скорби и страданий, столь чувственных для телесной стороны существа нашего, столь невыносимых для обыденной жизни нашей». Уже тогда он определенно видел «тесный путь», которым пройдут отец Павел Флоренский, Дмитрий Клепинин, мать Мария (Скобцова), священник Максимилиан Кольбе, философ Эдит Штайн, писатель и учитель Януш Корчак, «облако свидетелей», добровольно разделивших участь самых беззащитных и гонимых. Отец Александр Глаголев тоже прошел свой путь до конца. Его Голгофой стала Лукьяновская тюрьма.

 

Как жить будем?
…Возможно, зная об обитателе колокольни и «домишка», некогда значившегося под номером 6, мы иначе посмотрим на Покровскую улицу, на самих себя и нашу историю. Ведь благодаря открытию Виктором Некрасовым «дома Турбиных», изменилось и отношение к Андреевскому спуску. А благодаря «Белой гвардии» мы смогли увидеть «большую историю» как историю нашего дома. Возможно, открывая правду молчащих домов, улиц и городов, мы начнем сознавать реальность той, большей, правды, которую скрывают от нас пропаганда, учебники истории, массовая культура. Эта правда о реальности двух путей, между которыми нам приходится выбирать: пути обывателя и пути святого. Можно тешить себя тем, что я-де «человек маленький», а святость — удел «великих». Это путь Пилата. Второй путь открывают нам мученики и свидетели веры. Это — путь Христа. Выбирать между этими путями невыносимо трудно для нашего маленького, самолюбивого «я», столь чувствительного к любым страданиям и желающего для себя комфорта. Но иного выбора у нас, призванных жить на стыке времени и вечности, нет.

 

Источник Информации: Печерский Благовестник
Автор: Кокурин Сергей