Надежда российской оппозиции надежно упрятана за пятью заборами с колючей проволокой, которые охраняют злобные кавказские овчарки. Уже семь недель Михаил Ходорковский находится в сибирской колонии ЯГ-14/10, в 6500 километрах на восток от Москвы. В пожелтевшие степи у китайской границы политических заключенных ссылали еще при царе. Приговор – восемь лет заключения – призван покончить с притягательностью образа Ходорковского для тех, кто тоскует по мессии, который придет на смену могущественному президенту Владимиру Путину. Но гонители-триумфаторы из Кремля и прокуратуры сделали из "заключенного номер 1" то, чего они больше всего боялись: претендента на полноценное место в российской политике.

Новый капитал когда-то самого богатого россиянина, который как глава нефтяного концерна ЮКОС прославился благодаря значительному росту производства и высоким дивидендам, – это его невольное мученичество, которое может принести ему долгосрочные политические прибыли. Самообладание улыбающегося подсудимого Ходорковского сделало его клетку в зале судебного заседания первой вехой крестного пути к очищению. Он взвалил на себя роль диссидента вместе с перспективой громкого возвращения из тюрьмы на политическую сцену – как когда-то советский инакомыслящий ученый-атомщик Андрей Сахаров. Однако сможет ли бывший олигарх стать современным Сахаровым?

Ходорковский всегда был честолюбивым. Маленького Мишу в детском саду звали "директором", так как он мечтал стать директором завода. В 1986 году он добрался до должности заместителя секретаря райкома комсомола во Фрунзенском районе Москвы, а в 1990-е годы стал вспахивать богатую нетронутую целину – от банковских сейфов до нефтяных месторождений. Левый рукав его костюмов от Ermenegildo Zegna скрывал шрам на руке, который остался ему на память о подростковой уличной драке в Москве. Когда было решено забыть ошибки дикой приватизации в России времен перестройки, Ходорковский более других старался очиститься. И стал первым олигархом, который отправился в тюрьму.

Здесь он тоже оказался исключительным явлением. Ходорковский видит себя декабристом, потомком того молодого поколения царских офицеров, которые в декабре 1825 года выступили против царя Николая I – за независимость, против полицейского произвола и цензуры. Посмертную славу декабристам и их семьям принесло не провалившееся восстание, а прежде всего стойкость, с которой они перенесли жестокую ссылку. В своем заключительном слове во время первого суда Ходорковский поблагодарил супругу, назвав ее "настоящей женой декабриста". По дороге в сибирский лагерь на первое свидание с мужем в зоне Инна Ходорковская демонстративно зашла в читинскую церковь, посвященную памяти декабристов. "За 180 лет поведение государства практически не изменилось", – сказала она.

Приверженцы Ходорковского и репортеры называют его наследником гениального физика и непреклонного борца за права человека Андрея Сахарова. В августе из солидарности со своим больным подельником Платоном Лебедевым Ходорковский устроил голодовку в классических традициях политзаключенных. Тогда газета "Новые известия" напомнила об известной голодовке Сахарова и его жены в 1981 году в Горьком, куда они были сосланы. Когда глава российской службы исполнения наказаний стал публично отрицать голодовку Ходорковского, Юрий Шмидт, адвокат последнего, возмутился: "Даже тюремщики Сахарова не прибегали к подобным методам".

Фактически Ходорковский уже репетирует роль "совести нации". Он превратился в автора общественно-критических эссе, которые оживленно обсуждает московский политологический истеблишмент. В пламенной статье о неудачах российских либералов он предавался самобичеванию и упрекал себе подобных, а также политиков в том, что в 1990-е годы они набили карманы и тем самым страшно отдалились от народа.

Его вторая принципиальная статья была посвящена переоценке собственной жизни и нравственности: теперь Ходорковский, чей дом в подмосковной Жуковке с высокими заборами, прожекторами и вооруженными охранниками уже много лет назад вызвал у журналиста Forbes Пола Хлебникова ассоциации с тюрьмой, увидел в богатстве одну лишь несвободу. Это совершенно в духе вождя декабристов князя Волконского, который после показательного процесса в стиле предмодерна утратил свое имущество и, как "крестьянский князь", нашел в ссылке внутреннее освобождение, сея и убирая хлеб.

Тогда Ходорковский писал о левом повороте в российской антисоциальной политике. Он констатировал недееспособность власть имущих при Путине, в которых он видит, в первую очередь, "мелких бандитов": "В кремлевской обойме не оказалось ни единого человека, способного сразиться со мною, простым заключенным Ходорковским, в открытом и честном политическом бою". Несколько позже в саркастическом поздравительном письме в связи с 53-летием Путина он выразил надежду на скорую встречу и оставил открытым вопрос, где она состоится, не в тюрьме ли. Это совсем не похоже на хладнокровие и великодушие Сахарова.

В поиске собственной идеологии Ходорковский проявляет неуверенность и впадает в популизм, когда он сожалеет о распаде Советского Союза и мечтает о "возрождении большой страны" – это с одной стороны. С другой – он доказал свою стойкость даже в тюрьме, тогда как олигархи Владимир Гусинский и Борис Березовский предпочли эмиграцию с ее роскошным бытом. Он перенес разрушение своего концерна, которое обнаружило жадность его противников. Есть ли в нем что-то из безусловной нравственности Сахарова?

Как и советский диссидент, Ходорковский тоже получил естественнонаучное образование, однако химик Ходорковский предпочел соединить комсомольский центр с кооперативным движением – формой, предшествовавшей в последние годы существования Советского Союза частной экономике. Во время перестройки, когда перед прорывом в демократическое будущее формировались бесчисленные политические и общественные организации, Ходорковский, прежде всего, хотел одного – зарабатывать деньги. При всем очаровании его улыбки у него отсутствуют сахаровские "тепло души" (Лев Копелев) и "кротость" (Генрих Белль). Сахаровскую строгую неустрашимость и моральную целостность Ходорковскому тоже еще предстоит доказывать.

Аполитичный ученый Сахаров, который никогда не входил ни в какую партию, становился инакомыслящим шаг за шагом, на собственном опыте. Его нравственный жизненный путь открыл перед ним политическую сцену и одновременно доверил присутствовать на ней. К Ходорковскому духовная свобода пришла в тюрьме как политический акт. Он не завоевывал ее. "Сахаров часто обращался к власть имущим с общественно-политическими предложениями и ожидал от них ответов, – говорит директор Московского центра Андрея Сахарова Юрий Самодуров. – Ходорковский, напротив, до своего ареста не делал никаких публичных заявлений по проблемам российского общества". Его вхождение в гражданское общество состоялось всего четыре года назад с созданием фонда "Открытая Россия", которое одновременно служило целью улучшения его имиджа как коммерсанта.

Шансы Ходорковского на политическую карьеру после отбытия наказания вряд ли легко просчитать. Допустим, он выйдет на свободу достаточно молодым. Возможно, в лагерном искуплении ему удастся завоевать доверие, подобно персонажам Достоевского, так как он взял на себя вину за все 1990-е годы. Он хорошо известен как оппонент Кремля, он одаренный организатор, который мог бы объединить разношерстных оппозиционеров, от либералов до социал-демократов. Центральная сахаровская тема социальной справедливости, которой в последнее время убедительно посвящал себя Ходорковский, остается насущной в богатой нефтью России с ее растущим социальным расслоением.

"Однако опыт Ходорковского, бизнесмена, работавшего в жестких условиях, вряд ли поможет ему в продвижении идей социальных реформ, – считает Самодуров. – Ему еще предстоит многое продумать и пересмотреть. Но если он это сделает и власть не поставит себе целью уничтожить его в заключении нравственно и физически, то параллели в жизненном пути Ходорковского и Сахарова возможны".

Однако Россия, где даже в период эйфории самоосвобождения в начале 1990-х элита и население, воспитанные при советском строе, не могли представить себе во главе государства фигуру вроде Вацлава Гавела или Леха Валенсы, в своем отрезвлении после ошибок ельцинской демократизации все еще не готовы к приходу диссидента. Ходорковскому мешает, прежде всего, имидж бывшего олигарха, так как его богатство многим кажется грязным и сомнительным. Скрытый антисемитизм российского общества припомнит Ходорковскому и отца-еврея. Согласно опросу аналитического Центра Юрия Левады, сейчас приблизительно 8% российских граждан готово голосовать за Ходорковского как президента.

Кроме того, он сам может стать себе злейшим врагом: после того как Ходорковский дорос до ведущего нефтяного менеджера России, он считался неприкосновенным – пока его не арестовали. На нарах лагерного барака в нем может родиться чувство морального превосходства, представление о себе как о новой совести России. Для Сахарова же личная слава не играла совершенно никакой роли.