«Власть в начале года получила серьезный удар в связи в монетизацией льгот и значительную часть года посвятила поиску путей выхода из этой ситуации. Кроме того, было несколько последствий монетизации. Их и имеет смысл рассмотреть». Политические итоги года подводит заместитель генерального директора Центра политических технологий Алексей Макаркин.

…Первое – власть вынуждена теперь учитывать социальную психологию, которая на сегодняшний день выражается в том, что россияне не хотят, чтобы им жилось хуже, чем раньше. Они хотят, чтобы им было лучше. Экономический рост имеет своим последствием и рост запросов. И, конечно, люди во многом поэтому так негативно приняли монетизацию – они ждали улучшения, а им на голову свалилась реформа. Поэтому реформы теперь переносятся на региональный уровень. О них стараются громко не говорить, а само слово «реформа» вообще вслух практически не произносится. Внимание граждан концентрируется на тех решениях федеральной власти, которые повышают уровень жизни. Это нашло свое отражение в феномене национального проекта.

Речь идет о повышении зарплат отдельным категориям врачей и учителей, развитии ипотечных проектов – всего того, что воспринимается очень позитивно. Причем сами национальные проекты становятся и средством социальной терапии, и частью реформ. Власть старается конвертировать макроэкономические показатели в конкретные результаты для граждан.

Не исключено, что в будущем году количество этих проектов может увеличиться.

Второй вывод относится к партийно-политической системе. Монетизация льгот продемонстрировала, что целый ряд партий, которые были ориентированы на Кремль, при самых первых признаках кризисных явлений тут же перешли в оппозицию и стали радикальными критиками власти. Например, партия «Родина», Мы помним, как Рогозин и его сподвижники объявили демонстративную голодовку, что было воспринято в Кремле как попытка шантажа.

В то же время «Единая Россия» в течение всего монетизационного кризиса показала себя стабильным партнером власти. Другой вопрос – насколько она была эффективна. Но никаких попыток отвязаться «единороссы» не предпринимали. После этого мы видим, как концепция ставки на «Единую Россию» как на эксклюзивную партию власти реализуется в течение всего года.

Еще один урок монетизации – власти продемонстрировали, насколько легко можно раскачать протестные группы населения. Ведь, казалось бы, такая стабильная ситуация, высокие рейтинги президента, и вдруг массовые уличные акции, в отдельных регионах создание даже комитетов борьбы, резкая активизация национал-большевиков – и все буквально в считанные дни. Этот фактор наряду с фактором оранжевых революций усилил охранительную составляющую деятельности Кремля, которая нашла яркое отражение в законе об НКО, вызвавшем резкое недовольство и самих некоммерческих организаций, и на Западе.

Еще одной реакцией власти на январские протесты и на оранжевые настроения стало создание антиоранжевой инфрастуктуры как превентивной меры, поскольку оранжевая инфраструктура в России все-таки так и не появилась.

Но получилось так, что борьба с оранжевой стихией сплачивала власть с наиболее реакционными общественно-политическими силами. Похоже, что в Кремле это, в конце концов, поняли и хотят в будущем избежать подобного рода рисков, которые стали очевидны после марша 4 ноября. Думаю, что в будущем году власть предпримет шаги, чтобы развести ксенофобскую и антиоранжевую политику.

Антиоранжевая политика России имела и внешнеполитические компоненты, когда наша страна выступала в качестве главного охранителя на постсоветском пространстве. Это было очень хорошо видно и по официальной реакции России на деятельность украинской власти, и по общему антиоранжевому курсу, составляющей которого стала развернувшаяся в конце года газовая война.

Антиоранжевые настроения стимулировали и продолжение курса на ограничение числа независимых игроков в экономике, и фактическое огосударствление крупнейших экономических структур. Считается, что государство для того, чтобы противостоять угрозам, должно максимально сконцентрировать в своих руках ресурсы, в том числе и экономические. Но такая логика опасна, поскольку ведет к созданию бюрократического государства, к снижению эффективности экономики, тем более на фоне высокого уровня коррупции.

Сохранились и негативные тенденции в области свобод политических. Продолжается снижение уровня политического плюрализма, уменьшается количество возможностей и для общественной и политической активности. Но нельзя сбрасывать со счетов и то, что большинство россиян относятся к этому безразлично. Для них политическая свобода еще не стала такой безусловной ценностью, каковой она является для жителей Запада. В России еще очень много иллюзий по поводу того, что эффективная власть предпочтительнее, чем политическая демократия.

Пока власть не затрагивает конкретных интересов граждан – они не протестуют и не реагируют на те или иные действия власти. Но как только их интересы ущемляются, они сразу же переходят к протесту.

В завершение можно сказать, что 2005 год был противоречивым, сложным, но, однако же, катастрофические сценарии для власти так и не были реализованы. Кремль в кризисе монетизации показал свою дееспособность и, кроме того, в стране в 2005 году отсутствовали шоковые для общественного сознания события, подобные «Норд-осту» и Беслану, а нападение боевиков на Нальчик все же воспринималось как региональное явление и неудавшаяся попытка.

События 2005 года являются подготовкой к тому, что в 2006 году на повестку могут стать вопросы о сценариях существования российской власти после 2008 года. В том числе вопрос о преемнике, который в этом году только впервые получил определенные очертания и стал обсуждаться в обществе с опорой на факты, а не на домыслы.

"Политком.Ру"